Птицы небесные.

пятница, 09 августа 2013

17:16

Кривой почерк на салфетках в кофейнях Большого Города.

- Мы птицы небесные…

Я пишу к тебе письма, потому что так положено – ты не ценила кусочки бумаги.

Строчками из твоих любимых стихов. Их написал странный автор, у которого фамилия на букву «т», а на репродукции фото красивая такая улыбка. Ты запоминала людей по улыбкам. Это редкое качество. Женька называет тебя сумасшедшей. Он тоже влюбился.

Подушки на полу, борщ на плите, я выгуливаю пса, рисую, пою, продал гитару, потому что учебники нужнее. Твои птичьи следы на закладках и моих пустых ладонях. И повсюду широкими жестами, влажным шершавым языком моего пса, запахом овсяного печенья – ты.

А помнишь, помнишь, как мы впервые... нет, не увиделись, а впервые пожарили вместе яичницу? Помнишь, как мы впервые вместе выгуливали моего пса, как впервые вместе мыли полы и чистили кастрюли? Кто-то скажет: «Глупо помнить о таких мелочах», ведь не могу же я рассказать всем, как ты запачкала кетчупом мои нос и пальцы, а в сверкающих брызгах мыльной пены твои глаза казались особенно теплыми… Мы птицы небесные.

Я перешагивал через две ступеньки, через самого себя, через свои двадцать восемь. А ты всего лишь подкармливала моего пса овсяным печеньем и заканчивала девятый класс. У тебя были веснушки на носу, а волосы вились, и, наверное, ты тогда всем казалась очень красивой. Но не мне. Мне ты НЕ казалась ни тогда, ни сейчас. Мой пес тащил тебя за ремень к хозяину. Моя рука тащила тебя ко мне, чтобы выбить твое невзрачное имя на моих каменных веках. А потом ты, уже только ты тащила нас троих к свету. К птицам.

Письма к тебе горят в сером небе звездами, в облаках мелькают крошечные сонные кометы, твои волосы горят – а ты все еще пытаешься придумать мне ответ. Сквозь закрытые веки я вижу, как красиво ты морщишь нос и заканчиваешь школу. Я вижу тебя.

Две ступеньки. Четыре аккорда старой потрепанной гитары. Пес выл у двери, потому что я не выпускал его в подъезд. И был еще Женька, который хриплым голосом подпевал смятому газетной историей и запахом дороги Цою. Женька – лучший вроде как друг. Женька поддержит, Женька поможет, Женька… Ты стояла на два пролета выше нас и подпевала, потому что тебе нравилось, как улыбается Цой. Потом ты скажешь, что еще больше тебе нравится, как улыбается Женька. А мой пес будет скулить у дверей, чуя овсяное печенье в твоих карманах.

Ожидаемо. По-птичьи.

Крылья носа дрожат, пока я глотаю пустоту большими столовыми ложками, вчера я не спал, позавчера тоже, пора снова увидеть тебя в свете моих писем и мои письма в свете тебя. Сомкнутые веки дрожат, как крылья птицы, я касаюсь спящей своей собаки.

Помнишь, как мы дрались подушками, когда нашу первую совместную (тут красные чернила, которых у меня нет, – но ты представь) яичницу ела соседка снизу? Бабушка старенькая, родных нет, а готовить ей тяжело. Я двадцать восемь лет прожил рядом с ней, но только с твоим появлением начал замечать, что у нее артрит и ревматизм, что она старая и одинокая, что у нее теплые руки и … теплая улыбка тоже. Ты не умеешь готовить до сих пор, а я по воскресеньям варю борщ для старушки и моего пса. Теперь. Потому что тогда, когда подушки кончились, а Женька устал смотреть на нас и ушел к своей девушке, ты сказала, что нужно помогать близким. Я снова перешагнул через себя тогда. Мне даже понравилось.

Я пишу тебе письма – кусочки бумаги тают на маленьких твоих ладонях, ответ летит ко мне через блеск далекой планеты, я ловлю его, пока капитан команды с улыбкой Женьки салютует мне, как представителю земли. Я просыпаюсь – звезды напоминают мыльные пузыри, лопаются и оставляют в воздухе ощущение тебя. Невыносимое.

Рассказанные другими истории любви умиляли, но ты не умела плакать, ты только улыбалась. Твои блюда подгорали, пока ты успевала сделать меня на миллион световых лет счастливее. Твое овсяное печенье оставляло следы на страничках твоего учебника с репродукцией фото твоего любимого автора. Женька не понимал твоих слов, я не понимал Женьку, мой пес спал, положив голову на твои хрупкие колени. Твой девятый класс против моих подушечных боев и старой гитары. Мой маленький мир против твоих коленей. Мы вместе против серой лазури, в которой птицы небесные. Женька смеялся, глядя, как мы все делаем впервые. Потом Женька перестанет навещать нас, ты огорчишься, а я снова начну любить дорогу, на которой разбился Цой. Женька влюбился, но мы все еще поем вместе. Я пишу тебе письма, пока он покоряет новые миры, я ловлю твое дыхание, чтобы не разбить его сердце.

Бабушке-соседке – борщ, псу – печенье, Женьке – воспоминания, птицам небесным – ты. И остаюсь еще я. Немножко совсем.

Я перешагиваю через себя, лечусь, читаю учебники, иногда позволяю себе помечтать о серой лазури, а когда мне будет тридцать три, постараюсь стать богом тоже. Блеск славы, каменные статуи, гром и молнии – останутся другим, для меня только кусочек неба с птицами и запахом овсяного печенья. Иногда можно будет уснуть на облаке, слушая, как кто-то впервые вместе жарит яичницу, кидается подушками, расстается… Перешагиваю через себя, впуская Женьку, выпуская пса.

Я пишу письмо, улыбчивый диктор обещает мне хорошую погоду и поправляет красивые очки. Четыре аккорда проданной уже гитары висят в воздухе, потому что мне тяжело прервать эту вечную песню. Птичьи следы на дверной ручке, на пороге, на моем теле, пустота большими ложками. Воспоминания – Женьке. Одиночество – мне.

Разведу мыльную пену, пузыри будут по всей комнате, мой пес будет любоваться таким великолепием, печенье я купил, колени подставил… Спящий лучший друг влюблен, кетчупом пятна на его красивом лице, следы от слез на мокром асфальте, где остановилось сердце Цоя.

Мы птицы небесные. Кусочек бумаги летит к тебе через далекие планеты. Первая буква твоей странной фамилии на борту моего корабля. И улыбка вместо маяка, как у тебя, сумасшедшей.

Я перешагиваю. Мне даже нравится.